Леспромхоз

Работали по простой схеме — в тайгу тянули магистральную узкоколейку, на ней строили центральные поселки, от которых на делянки расходились боковые усы. На некоторых усах ставили поселки поменьше. Если рядом была река, лес, вырубленный зимой, сплавляли в половодье — значимый процент бревен тонул в пути и забивал русла рек, но большая часть доходила до низовья крупных рек, где бревна вылавливали, вязали в плоты и тащили до Волги. Это был ручной труд — вручную сваливали бревна в реку, вручную разбирали заторы, вручную улавливали, вручную вязали. Впрочем, валили тоже вручную — вначале пилами и топорами, потом начали появляться бензопилы «Дружба». Вырубленные массивы восстанавливали, но не везде хорошо — горели на плане заготовок, но не лесопосадок. Поэтому север области, показанный на картах зеленым цветом не одинаково таежный — в нем полно мест, заросших после советских вырубок дряным кустарником и гнилыми осинами.

По мере того, как девственный лес отступал к глухим водоразделам, поселки строились дальше и дальше от исторических деревень. Многие планировали как временные — вырубить лес и уйти дальше — но строили все равно капитально. Типичный построенный в 1970ых годах поселок состоял из рядов одноэтажных двухквартирных домов — в каждой квартире две комнаты, веранда и кухня. В поселках были школы, больницы или фельдшерский пункты, почты, библиотеки, клубы, магазины, столовые, пекарни, парикмахерские, прачечные итд — все это посреди глухой тайги откуда даже до ближайшего райцентра добирались порой целый день — попутными лесовозами или кукушками. Сюда ехали за длинным рублем. Зарплаты были высокими потому что тайга и тогда вырубалась под экспорт и приносила валюту, на которую СССР закупал пшеницу и ширпотреб и технологии для гонки вооружений. Кстати говоря, ширпотребом, страшно дефицитным в те времена, вовсю торговали в таких поселках — лесорубам перепадали и недоступные большинству москвичей импортные аудиосистемы и даже джинсы.

Потом разом случилось три горя — иссяк лес, развалилась страна и появились новые технологии. Последними годами сплава были 1994 и 1995. За лес, спущенный вниз по рекам в те годы леспромхозы зачастую не получили от покупателей ни копейки. Уплыл лес из Виги, приплыл в устье Унжи, там его продали, а лесорубам не передали даже спасибо — все равно из тайги не доедут. В 1996ом сплав закрыли и обязали вывозить лес по дорогам, но оборотки на новый автотранспорт у леспромхозов не было. ЛПХ годами не платили зарплат, не могли расплатиться за свет. В итоге в Костромской был проведен эксперимент по банкротству местного лесного хозяйства, которое превратилось в ликвидацию. Слово «банкротство» в Америке воспринимается новым началом, но в России понимается как «туши свет и в темноте воруй все, что возможно». За два-три года в утиль ушли сотни километров узкоколейных дорог, краны, вагоны, ангары. Люди порасторопнее подсуетились и припрятали на дальних делянках кое-какую технику. С нее началось частное лесное предпринимательство на крошечных по сравнению с СССР объемах. И лес начал отдыхать и отрастать обратно.

А поселки? Они вымирали один за другим. Люди бежали куда могли. Но некоторым было некуда бежать — потому что они спились, или привыкли к тайге, или же были местными или у них не было родственников на Большой Земле. Так появились отшельники-робинзоны и их удивительные — порою трагические истории. Самая пронзительная из них — дневник Вовки Питерского, сторожа брошенного поселка, забытого в тайге начальством зимой, и документировавшего день за днем свою медленную смерть от голода.

Сейчас в области десятки забытых поселков — некоторые давно сгорели и сгнили и зарастают лесом, в других еще теплится жизнь, а в третьих стоят ряды домов — заходи и живи.
В поселке Каменка осталось 8 человек. На этой улице нет ни одного жилого дома. Объемы леса, которые могли свалить жители этого поселка вручную сегодня валят двумя-тремя автоматическими комплексами.